«Мне стыдно отдыхать»: Милена Авимская — о театре, войне и женском долге

— Есть ли типовые, «мягкие» запросы?

— Есть. Пандусы, помощь пожилым, устройство детей в школы, оборудование для участников СВО. Это — ежедневные дела. Они решаются. Без громких слов. А вот, например, на улице Зеленоградской — шумозащитные экраны так и не установили. Люди покупали квартиры под пение соловьев, а теперь под окнами хорда и круглосуточный шум. Мы год бьемся — и будем добиваться.

— Вы активно работаете в комиссии по культуре в Мосгордуме. Какие законодательные изменения вам особенно важны?

— Один из ключевых законопроектов — об объектах культурного наследия. Мы учли, что со временем такие объекты ветшают, и важно сохранить их максимально эффективно. Теперь можно согласовывать реставрацию не всего здания целиком, а отдельных его частей. Например, если у здания 34 тысячи квадратных метров, а пострадали только балясины на крыше — достаточно согласовать ремонт только их, а не всего объекта. Это упрощает работу, снижает стоимость и ускоряет процесс, при этом ответственность за сохранность остается.

— Какие еще проекты вам запомнились?

— Мы провели замечательный конкурс патриотического детского рисунка. Дети от 7 до 17 лет рисовали на заданные темы, и работы были очень трогательные. Много рисунков, где изображены руки — ребенка и бабушки или дедушки. Или объятия, возвращение папы с войны, глаза в глаза. Очень теплые, нежные сюжеты о семье, доверии, передаче знаний и силы от старшего поколения младшему. Это очень светлая тенденция.

— Сегодня многие культурные проекты в Москве становятся громкими, но, как говорят жители, недоступными. Что вы думаете о равенстве доступа к культуре — особенно в контексте центра и окраин?

— Это прямо моя боль. Когда мы обсуждали проект «Лето в Москве» на одном из заседаний, я как раз об этом и говорила. Были представители департаментов, Правительство Москвы — и я сказала: нельзя допускать такой жесткой дифференциации между центром и окраинами. Эти красивые, роскошные проекты должны появляться не только в центре. Хоть иногда, но они обязаны доходить до округов.

Вот, например, мой Левобережный округ сам по себе красивый: зелень, виды, огромные прогулочные зоны, Северный речной вокзал — потрясающее место. Но не хватает арт-объектов, фонтанов, каких-то неожиданных клумб, дизайнерских решений, как в центре. Почему этого нет на окраинах? Я надеюсь, что меня тогда услышали. И не только меня — другие коллеги тоже поднимали этот вопрос. Это ведь не просто эстетика. Это ощущение: ты живешь в городе, где тебя уважают, где для тебя делают.

— То есть это не только про комфорт — это про равенство?

— Конечно. Я родилась в северном Казахстане, в маленьком городе с населением 300 тысяч. И у меня никогда не было мысли уехать в Москву или в Алма-Ату. Мы были счастливы в своем городе. У нас были музеи, театры, свои культурные центры — и нам этого хватало. Не было этого болезненного стремления в столицу. Мы чувствовали, что наша точка на карте — не хуже других. Мне кажется, вот эта идея децентрализации — ключ к будущему. Чтобы каждый город, каждый район, каждый округ был для своих жителей полноценным центром жизни. И тогда не нужно будет никуда стремиться. Тогда человек будет чувствовать себя нужным и важным — не в зависимости от адреса. Меня так учил мой профессор социологии: относиться одинаково — и к уборщице, и к президенту. И к жителю центра, и к жителю окраины. Только тогда у нас будет справедливость.

— Какие культурные инициативы вы хотели бы реализовать именно в своем округе?

— Очень хочется, чтобы в каждой школе был театральный кружок. Театр увлекает. Даже самого замкнутого ребенка можно включить — кто-то играет, кто-то рисует декорации, кто-то поет. Это коллективное дело, и оно соединяет.

А еще я давно думаю о символе для севера Москвы. Например, сделать «Северные ворота Деда Мороза» на Северном речном вокзале — как будто он въезжает в столицу именно отсюда. Или арт-объекты с простыми, теплыми словами — «Я с севера». Это же правда. Я родилась в северном Казахстане, жила в Сургуте, в Петербурге. Всегда на севере.

Хочется восстановить Третью линию обороны. В парке еще остались старые окопы времен Великой Отечественной. Их можно сделать доступными, превратить в арт-пространство или маршрут памяти. Чтобы мальчишки понимали: их время может тоже прийти. Чтобы росли с этим осознанием — как мы, женщины, растем с инстинктом заботы.

— Милена Юрьевна, вы — директор театра, депутат, и при этом член партии «Единая Россия». Это укладывается в ваш образ жизни? Не бывает внутренних противоречий?

— Нет, пока я не сталкивалась с чем-то, что вызывало бы внутренний конфликт. Я много лет была сторонником партии, и вступление в нее стало осознанным шагом. Я познакомилась с программой, с людьми, с их работой — и только после этого приняла решение.

Мне близка идея коллективного действия. Сегодняшнее время само диктует: справиться можно только вместе. Плечом к плечу. Может, мне это легко понять, потому что я из театра. Когда зрительный зал пустой, в нем 300 человек вместо полутора тысяч — возникает ощущение ненужности. А когда зал полон, когда ты смотришь направо, налево, вверх — и везде люди, и все они вместе проживают спектакль, смеются, плачут, дышат в унисон — тогда и возникает настоящее чувство общности. Это и есть театр. Это и есть партия — в том смысле, когда ты чувствуешь: рядом люди, которые верят в общее дело.

— Получается, вы чувствуете в «Единой России» ту же искренность и прямоту, что и в зрительном зале?

— Абсолютно. В театре невозможно сыграть восторг. Если спектакль не тронул — никто не будет аплодировать. А если тронул — зал взрывается. В партии — так же. Я вижу настоящих людей. Вижу, что слышат и понимают. Особенно во время СВО это стало очевидно. «Единая Россия» была одной из первых, кто начал оказывать помощь. «Женское движение Единой России» — мощное, живое, очень деятельное.

Меня поражает Ирина Дмитриевна Елиферова (замруководителя исполкома МГРО партии. — Примеч.Daily Storm). Хрупкая, обаятельная женщина — сама садится за руль, сама везет гуманитарную помощь, сама разгружает. В ней такая внутренняя сила, такая мощь… Вот на таких женщинах держится тыл. А мы — тыл. Мы не можем позволить себе сдаться. Там, на фронте, работают мужчины. А здесь — мы. И мы тоже обязаны быть сильными.

— То есть вы даже отдыхать себе не позволяете?

— Мне стыдно отдыхать. Серьезно. Потому что знаю, как живут и работают мои коллеги в Министерстве обороны. Три года без выходных. В отпуске — по три-пять дней максимум. У них нет передышки. У всей страны сейчас нет передышки. Поэтому и у меня нет. Мы все стоим. И будем стоять.

— Вы одновременно возглавляете Театр Российской армии и работаете как депутат. Как удается все это совмещать?

— Сейчас — легко. Хотя поначалу меня мучила совесть. Я выезжала на встречи с жителями, с молодежью, с советами ветеранов — и думала: отнимаю время у театра. Старалась делать все рано утром, поздно вечером, в выходные. Но в какой-то момент поняла важную вещь: зрители нашего театра и мои избиратели — это одни и те же люди. Зачем делить их на «зрителей» и «избирателей»? Это жители Москвы, граждане нашей страны. И если я могу им помочь — неважно, в каком статусе.

Иногда ко мне приходят артисты с просьбой, и я даже не думаю — как директор я сейчас им помогаю или как депутат? Я бы и раньше помогала — просто тогда на общественных началах, а теперь у меня есть полномочия. И я имею право обратиться в любой орган исполнительной власти. Это меня не пугает. Обязательства — это не про тяжесть, это про возможность сделать добро.

— В вашем театре в последние годы стало больше спектаклей с патриотическим содержанием. Что для вас вообще — патриотическое искусство? Где грань между искренним и формальным?

— Формального патриотизма я не признаю. Даже слово это не люблю — оно какое-то узкое. Патриотизм — не лозунг и не штамп. Для меня это спектакли о преданности, долге, мужестве, доблести, заботе о ближнем, способности прощать, делать добрые поступки. Это театр о человеке, который в любом возрасте может надеяться на чудо, на добро, на перемены к лучшему. Это — живой театр, и он работает.

Вот возьмем «Маскарад» Лермонтова. Казалось бы — классика, драма. А ведь это по-настоящему патриотический спектакль. Потому что он о правде. О том, что даже маленькая ложь разрушает жизни. Что если ты не доверяешь — ты разрушаешь семью, общество, страну. Это спектакль о ценности доверия и честности. А честность — это и есть любовь к Родине.

— А есть спектакли, прямо посвященные героям войны?

— Конечно. Это «Девочки» — о Зое Космодемьянской, о ее фразе: «Нас, сотни миллионов. Всех не перестреляете». Это спектакль «Данькина каска» — о бойце, который погиб, и его товарищи приезжают к его матери, приносят его вещи, просят прощения. Это «Завтра была война» по Васильеву — про школьников, которые через боль и ошибки становятся взрослыми и уходят на фронт. Кто-то погибает, кто-то выживает — но все проходят путь внутреннего взросления, единения, силы.

— Один из самых сильных образов театра сейчас — это, пожалуй, «Знамя Победы»?

— Да. Это невозможно описать словами. Огромное знамя разворачивается над залом, его передают из рук в руки — и в зале возникает нечто особенное. Люди встают. Сначала первые ряды, потом вторые, третий — весь зал стоит. Я смотрю на зрителей и вижу слезы. Особенно у мужчин. Они не скрывают — или стараются не показывать, но видно. Плачут. От гордости. От силы. От того, что это — наше общее. Что дух наш не сломить.

— Есть ли моменты в жизни, которые для вас сильнее даже сцены?

— Конечно. Например, когда Татьяна, вдова бойца СВО и мама шестерых детей, вручила мне именной китель. Проект называется «Свой китель греет душу». Там вышивка, мордовский орнамент — оберег. Она говорит: для тех, кто кует. И вот эта ее сила, это лицо с небесной красотой, эти глаза — они пробивают сильнее любого спектакля. Вот такие моменты и есть настоящая жизнь. Без декораций.

— Вы много работаете с семьями бойцов. Есть ли истории, которые особенно остались в сердце?

 — Вот, например, Олег Пивоваров. Ему 24 года. Герой России. Он приезжал ко мне, когда был в отпуске, оставил подпись на стенде в театре. Он трое суток один держал оборону, отправив весь свой взвод в тыл. Сначала ушло несколько человек, потом с ним остались еще двое, и он сказал: «Идите. Я останусь». Все думали, что он погиб. Но взвод вернулся с подкреплением и вытащил его раненого. Мальчишка — худенький, красивый, настоящий герой.

Потом он восстановился, снова пошел в бой — и снова был тяжело ранен. Сейчас восстанавливается, но говорит с трудом. Мы недавно с ним разговаривали по громкой связи. Он жив, он держится. Это человек невероятной воли.

Еще одна история — про бойца с позывным Шаман из диверсионно-разведывательной группы «Север». Он приехал ко мне, привез флаг. Мы им помогали — собирали на коптеры, жилеты, машины. Тогда, в начале, все было на волонтерских плечах. Он рассказал, что выбрал себе позывной в честь генерала Шаманова — очень его уважает. Я говорю: «А хочешь поговорить с ним по телефону?» Он не поверил. А я позвонила Владимиру Анатольевичу, и они поговорили. Шаман опустил кепку на глаза, смахивал слезы. Потом сам снял видео и отправил ребятам — это была настоящая моральная поддержка для всей группы. Он сказал: «Я не верил, что услышу его голос. Для меня это кумир, настоящий мужик».

— Вы много работаете с семьями участников СВО. Есть ли истории, связанные именно с женами и детьми?

— Да, их много. Например, недавно приходила девочка — ей всего семь лет, и она уже сварщик! Самая юная сварщица, настоящая. Подарила мне часы. Ее отец — боевой лейтенант, награжден медалью «За отвагу», прошел больше сотни боевых выходов. А дома у них — старший ребенок с инвалидностью. Но семья не унывает, живут очень дружно, с открытым сердцем.

Есть у меня еще одна знакомая — мама двоих взрослых сыновей, жена погибшего командира. Ее зовут Татьяна. За последние два года к ней постоянно приезжают бойцы из взвода ее мужа. Они считают ее мамой командира, навещают, рассказывают, как служат. Это так трогательно — она для них опора, память, тепло. Таких женщин я особенно уважаю.

— Как вы оцениваете сегодняшнюю молодежь?

— Очень надеюсь. СВО многое расставила по местам. Да, кто-то уехал. Но есть те, кто остался. Кто поет гимн в школе. Кто плетет маскировочные сети у себя на этаже. Никто не снимает, не хвастается. Просто сидят, вяжут, помогают. Это и есть настоящая Россия.

— Вы говорили: «Мне стыдно отдыхать». Но все-таки… откуда вы берете силы? Что вас питает, когда тяжело?

— Люди. Всегда — люди. И театр — это ведь тоже люди. Поэтому снова — люди. Вот у нас было закрытие сезона. Все собрались: артисты, технический персонал, коллеги. Поздравляли друг друга, обнимались, кто-то плакал, дарили цветы, подарки. Удивительный был вечер — вечер благодарности. Очень теплый. Артисты ушли в отпуск — усталость накопилась. Но на закрытии мы были вместе, и это было очень важно.

Я часто повторяю: все можно изменить, пока человек жив. Даже если он чем-то недоволен, раздражен или потерял надежду — он все равно имеет право на доброе слово. И я стараюсь найти его для каждого. Бывает сложно. А бывает — приходит человек, и ты сам от него питаешься.

А еще меня спасают спектакли. Я отключаюсь на хорошем спектакле. Там исчезает все — время, боль, усталость, даже ощущение себя. Если спектакль действительно сильный, я туда ухожу. И потом долго живу этим впечатлением. Хороший спектакль — это целый мир. Очень немногим режиссерам удается его создать. Но если это получилось — он питает на годы. Потому что это искусство. Потому что это — жизнь.

— А мечта у вас есть?

— Раньше мечтала о полной семье. Была — значит, сбылась. Мечтала о театре с полным залом. Теперь — сбылось. А сейчас мечта простая. Дом. Дети. Внуки. Пирог в духовке. И чтобы было, к кому возвращаться. Вот и все.

— А если оглянуться назад: был ли у вас поворотный момент?

— Конечно. Создание театра в Петербурге. Я тогда писала диссертацию, ходила по лабораториям, брала интервью у режиссеров. И вдруг поняла: у них нет площадки. Молодые, сильные, с хорошей школой — а играть негде. Их не пускали в большие театры. А я подумала: ну почему? И взяла ответственность. Подала заявку на субсидию. Получила. Сделали лабораторию. Назвали «On.Театр». Потом были гастроли, фестивали, десятки спектаклей. У нас работало 22 режиссера и 120 артистов. Без госбюджета. Мы сами все делали. Сейчас мои режиссеры руководят театрами по всей стране. Значит, это было не зря. Это был поворот. Ответственность — это и есть взросление.